"Колымские рассказы", Ельцин-центр, Театральная платформа, Екатеринбург
Спектакль «Колымские рассказы» поставлен в екатеринбургском Ельцин-центре, а в 12 километрах от города находится мемориал безвинно погибшим жертвам советского режима. Как пояснял в интервью режиссер Алексей Забегин, свою задачу он видел в том, чтобы вызвать ощущение, что все, описанное Варламом Шаламовым, «реально, очень близко к нам, очень конкретно». Однако, странным образом, постановка кажется переходом от конкретики к обобщению, и именно этой логике подчинено использование художественных средств – от сценографии до звукового оформления.
Начинается спектакль с ускоренного чтения фрагмента одного из рассказов Шаламова: расслышать все, что произносится, почти невозможно. Из речи получается выхватывать лишь отдельные слова и фразы. К чему это, зачем? «Заключенный», «блатари», «каждая минута лагерной жизни», «власть над арестантами» – такие выражения можно встретить едва ли ни во всех рассказах Шаламова, так что слушая один из них, зритель как будто погружается во всю прозу Шаламова сразу.
Другой прочитанный актерами рассказ – «Шерри-бренди». В основу его сюжета легла расхожая в арестантской среде Дальнего Востока 1930-х годов полулегендарная история об умирающем поэте Осипе Мандельштаме. Но, по данным литературоведов, в рассказе не реальное свидетельство смерти поэта, а миф об этом событии. История, связанная с этим рассказом, также настраивает на обобщение: сколько поэтов умерло в лагерях, помимо Мандельштама? А поэтов в душе? Да и сам Варлам Шаламов для Алексея Забегина больше поэт, чем писатель-документалист. А истинную поэзию отличает способность возвести личное в общечеловеческое, обобщить свой собственный экзистенциальный опыт, связать его с опытом других.
Основных чтецов рассказов всего два, еще двое иногда произносят по паре фрагментов. Но актеры перемещаются по сцене, один и тот же голос вдруг начинает звучать из другой части зала, при этом фоном слышны то шум ветра, то варган, то гул медитативной чаши, распространяющей едва ощутимые вибрации. Кроме того, актеры читают рассказы на фоне белого экрана, куда падают их тени, и на сцене уже как будто не четыре человека, а больше, но и не строго восемь, потому что тени падают не от всех сразу и не всегда. Тени на белом экране – как тени тысяч погибших в лагерях, и подобное обобщение уводит спектакль от одной конкретной литературной основы к истории о множестве жизней репрессированных «врагов народа». Усиливает эту метафору семплирование звуковых фрагментов музыкантом Лизой Неволиной: она играет на варгане или имитирует шум ветра всего несколько секунд, а потом звуки повторяются уже без ее участия и напоминают далекое эхо, создают ощущение бесконечности. Бой в бочку-барабан, звучащий в этом бесконечном пространстве, нагнетает напряжение, страх, какие могли испытывать несчастные люди, попавшие под молот советской карательной системы.
Плавный голос певицы, переходящий почти на крик, тоже переживается как общий крик, вопль множества персонажей Шаламова, где все голоса, по сути, сливаются в один. Иными словами, в спектакле «Колымские рассказы» метафорически показаны обобщение, объединение конкретного и надличностного, превращение четырех рассказов в сотни подобных повествований, потеря точных координат и бесконечность списка погибших.
