Филипп Разенков

Филипп Сергеевич, расскажите, как появилась идея постановки спектакля?

Когда мне полтора года назад предложили это название, я о «Безымянной звезде» знал не так много. Это советский фильм, снятый Казаковым с Вертинской и Костолевским, который я когда-то смотрел и смутно помню. Я видел мюзикл, написанный композитором Марком Самойловым. Собственно, когда поступило предложение от Новосибирского театра, то директор, художественный руководитель Леонид Кипнис (который пригласил меня в Новосибирский театр, за что я ему очень благодарен) хотел использовать материал Самойлова.
Сюжет абсолютно идентичен фильму, а фильм идентичен пьесе. Она написана румынским драматургом Иосифом Гехтером, псевдоним Михаил Себастиан. Это важная часть, мы везде об этом говорим. Когда мы начали думать о спектакле, о том, про что будет эта история, нас привлек тот факт, что пьеса написана евреем под псевдонимом в оккупированной нацистами Румынии, и актеры, зная кто это написал, на свой страх и риск поставили. Именно отталкиваясь от этого фона, мы решили перенести время действия. В первоисточнике все происходит где-то в начале XX века, мы решили перенести в 30-е годы. Это было время глупого, бездумного веселья и подкрадывающейся катастрофы. Тем самым мы хотели усилить атмосферу невозможности какого-то простого человеческого счастья. Ты понимаешь, что в этом мире как бы люди не поступали, быть счастливыми им просто не дадут.

А о чем ваша «Безымянная звезда»?

В процессе постановки я пришел к такой мысли, что, возможно, в жизни бывают такие ситуации, когда ты думаешь: «Ну как же так! Как можно разбрасываться своим счастьем? Какая разница кто что думает?». Но вдруг меня посетила мысль, что человек подсознательно сам делает этот выбор. Он остается одиноким из страха, что, если ты будешь вместе с человеком, будет еще хуже. Это такой парадокс – неосознанный отказ от своего счастья во имя самосохранения. Это главная для меня мысль. Такой спектакль получился, пропущенный через себя. И постановщики, и актеры полностью эту историю прочувствовали, прожили. В этом был какой-то мазохистский кайф.

А что в итоге случилось с композитором? Почему не получилось с музыкой Самойлова?

Марк Самойлов написал материал, который я знал и который предполагалось использовать. Но, когда мы прослушали материал, мы поняли, что он несколько устарел, а нам хотелось какого-то нового звучания. И тут директор вспомнил, что к ним Северский музыкальный театр привозил «Безымянную звезду» Александра Шевцова. Чудесным образом сохранилась видеозапись этого спектакля. Мы ее посмотрели, связались с композитором и поняли, что этот вариант нам симпатичнее. Мы ее достаточно серьезно переработали: сделали новую аранжировку, я просил композитора кое-что дописать. Музыка в этом спектакле очень атмосферная, доступная, понятная всем и очень точно действующая на эмоции, что в мюзикле очень важно. В мюзикле очень важно точное попадание – соотношение простоты, но не примитивности. Я считаю, что от оперы невозможно получать кайф, не подключая интеллектуальную составляющую. Ты должен слышать все связи, видеть все тонкости, и только тогда ты получаешь настоящее удовольствие. В мюзикле это необязательно. Тут ты должен получить сразу, как от хорошей, качественной поп-музыки, кайф, простой человеческий кайф.

Как сработались с дирижером?

В этом плане мне очень повезло с дирижером-постановщиком. Александр Новиков — ученик Арнольда Каца, а это легендарная дирижерская личность. Когда человек с такой дирижерской техникой и с таким дирижерским интеллектом работает в музыкальном театре, от этого и театр, и спектакли, в частности, сильно выигрывают. Лично я, допустим, считаю, что премию в моей номинации должен получить Алексей Франдетти, я думаю, что это будет справедливо. Алексей делает какие-то невероятные вещи по продвижению жанра мюзикла в нашей стране. А вот в дирижерской номинации, мне кажется, что премии достоин именно Саша Новиков.

Были ли какие-то трудности, с которыми пришлось столкнуться в процессе работы над спектаклем? Опирались ли вы на какие-то другие постановки или, может быть, на фильм? Возвращались к нему, когда работа уже началась?

Фильм хороший, убедительный. Я его, конечно, пересматривал, но там совершенно другие артисты, по типажам, по психофизике. Да и это совершенно другой жанр. Например, мадемуазель Ку-ку. Когда мы поняли, что это будут 30-е годы и появилась атмосфера воинственности, стало понятно, что она должна быть в воинственном одеянии, напоминающем нацистскую форму. Получился такой яркий характер. Тут есть какая-то утрированность, карикатурность, которую и жанр мюзикла сам диктует.
Вообще, и опера, и музыкальный театр должны быть утрированы. Для того, чтобы получить удовольствие, нужно принять эти правила игры. Абсурдные правила. Опера — это всегда театр абсурда, как и мюзикл, потому что там в принципе люди поют, а не говорят.
Сложности были, потому что для меня это первая серьезная постановка в жанре мюзикла. До этого в основном занимался оперой. Здесь я бы хотел отметить нашего хореографа-постановщика, у нас она указана как режиссер по пластике, Татьяна Безменова. На мой взгляд, она является вторым режиссером-постановщиком, действительно, по пластике. Она своей работой многое внесла в спектакль. Я считаю, что она вообще достойна отдельной номинации!
Этот спектакль какой-то выстраданный получился. Не знаю, как примет московская публика, но я сам отношусь к своему творчеству с большим скептицизмом и иронией. Но даже у меня, хотя я всегда смотрю свои работы отстраненно и холодно, накатывают слезы при просмотре «Безымянной звезды». Меня действительно трогает эта история. Мне кажется, что действительно замечательная драматургия и хорошая композиторская работа. Тут, мне кажется, надо было просто не портить, не заниматься, как говориться, «горем от ума». С точки зрения каких-то режиссерских вещей, этот спектакль не несет в себе ничего радикального, никакой провокации.

Мюзикл – такой жанр, который очень часто провоцирует на спекуляцию. Не хотите предостеречь режиссеров от этого и сами этого не боитесь?

Я люблю рок-музыку и на ее примере могу сформулировать. Настоящий рок-н-ролл не спекулирует никогда. Потому что это невозможность молчать. Я стараюсь этот подход переносить на мюзикл. Действительно, вы очень точно сказали – этот жанр провоцирует на спекуляцию и тогда действительно можно скатиться в пошлость, не только визуальную, но и смысловую. Действительно странно, если ты на фоне какой-то легкой музыки рассуждаешь на серьезные темы. Но если это сделано как в рок-н-ролле – честно и убедительно – то это не будет спекуляцией.
В этом плане, наш спектакль не спекулирует. Мы затрагиваем темы, но мы не смещаем акценты. Мы не рассказываем историю про нацизм, не переносим это в Россию XXI века. Нет, это остается простой историей о человеческих чувствах. Боюсь ли я? Я всегда стараюсь настроится на честное отношение к материалу, тогда получается все хорошо.

С чем вам больше нравится работать, с устоявшимися оперными шедеврами или с оперой, которая была написана современными композиторами?

Предпочтения нет. Я за то, чтобы успеть все. Конечно, у меня есть любимый композитор – это Петр Ильич Чайковский. Я считаю, что человечество не создало музыки лучше, чем в «Пиковой даме». Но как, например, можно сравнивать «Лоэнгрина» и «Пиковую даму»? И то, и другое – совершенно. Я огромное удовольствие получал и от работы ассистентом режиссера на «Носферату» Дмитрия Курляндского. Я люблю такую музыку, она мне понятна и близка. Мне жаль, что в регионах сейчас мало подобных постановок, потому что зритель пока еще не готов.
Поэтому, выбирать что-то одно не хочу. Чем больше разного, тем лучше. Точно также, как и выбрать между оперой или мюзиклом мне тоже сложно. Хочется все успеть.

Как вам кажется, есть ли какие-то отличия в работе над оперой и над мюзиклом, с режиссерской точки зрения? Какие тонкости?

Отличия в том смысловом коде, который заложен в музыке. Невозможно с одинаковым настроением слушать, например, Пендерецкого и “The Beatles”. Эта музыка идет в разные участки головного мозга. Соответственно, и работа над этой музыкой идет из разных участков. В опере ты визуализируешь мысль, а в мюзикле – чувства. Конечно, и в опере ты визуализируешь чувства. Это я сейчас очень грубо сказал, специально утрированно, чтоб показать разницу.

Так все-таки – опера или мюзикл?

Я за то, чтобы театр был очень разный. Чем контрастнее он будет, тем лучше. Даже если какие-то вещи мне не нравятся, я не могу сказать, что их не должно быть. Я против каких-либо запретов, я за полную свободу. Даже если мне это не нравится настолько, что мне это неприятно, я все равно за то, чтобы это было. Каждый человек в праве выбирать и должен это делать.
Мое отношение к театру в этом плане как к рок-н-роллу. Я за “The Beatles”, за доступность, я за понятный жанр, в том числе и в опере. Я за то, чтобы интеллектуальный, элитарный театр существовал, но я исповедую другой тип театра – театр, который привлечет как можно больше зрителей. Мне кажется, это тоже важная работа, чтобы человек, который пришел в театр в первый раз, захотел туда вернуться. Это очень важно. При этом не скатываясь, конечно, в спекуляцию. Не заигрывать со зрителем, не быть снобом, короче говоря.

Что для вас эта номинация?

Это для меня большая история, во многом грустная. Я своим присутствием в театре обязан своим родителям. Они театральные люди, и именно они влюбили меня в музыку и театр. Когда я учился в ГИТИСе, в 2009 году мой папа был номинирован на «Золотую маску» как лучший дирижер в опере. У нас была мечта сделать свой спектакль, но она не сбылась, потому что папы уже нет в живых. Поэтому для меня это личная история. У меня осталась эта цель – сделать это для него. Я во многом ему обязан своим присутствием профессии.