Театр «Геликон-опера», Москва
Сейчас вы уже можете признаться, как сделана в «Турандот» трехмерная луна, которая меняет размеры и превращается то в гонг, то в циркулярную пилу? Это свет, проекция или голограмма?
Это комбинация разных эффектов. Зачем раскрывать всю подноготную? Тогда таинство пропадает.
Мне странно, что Томаса Хазе не номинировали на Маску: это художник по свету, которого знает весь мир, он работал над десятками мюзиклов на Бродвее, над спектаклями в Метрополитен-опере.
Кстати о мюзиклах: многое из того, что вы сделали в «Турандот», о них напоминает, особенно работа хора, который поет, танцует и мимирует. Этот подход сознательно заимствован из индустрии мюзикла? Для оперного театра он не так типичен.
Если говорить о заимствовании, то можно вспомнить античный театр, где хор тоже пел, двигался и говорил. А если говорить о мюзикле, то этот жанр наиболее близок к опере. В мюзикле присутствует музыкальная драматургия: если вынуть из него кусок музыки, то история рвется. Мюзикл всегда основан на известном классическом сюжете; опера часто тоже, и опера сохраняет в веках произведения, о которых без нее никто бы не помнил. Не будь оперы, в мире не помнили бы пьес «Король забавляется», «Тоска» или «Трубадур». Самым первым мюзиклом, возможно, была «Кармен» Бизе – в ней сходятся все характеристики жанра.
А хоровой коллектив у нас в театре уникальный. Во-первых, они все – невероятно образованные люди; как правило, это выпускники дирижерско-хоровых факультетов. Во-вторых, в театре для них проводят уроки по сцендвижению, по акробатике и так далее. Такой хор – один из основных элементов стиля «Геликона». В нашем театре не может быть, чтобы хор просто вышел на сцену, спел и ушел. Когда мы делали «Летучую мышь», Ростропович называл их «хордебалет». Они могут все.
Зрителей, которые приходят в «Геликон-оперу» на «Турандот», встречают стюарды в костюмах стражников императора. Не только театр, но и сам спектакль начинается с вешалки?
Просто когда нам нужен миманс, мы используем наших замечательных ребят-стюардов. Они выносят цветы Леоноре в опере «Трубадур», и они же выходят в «Турандот» в сцене шествия. Такой группы стюардов, как в нашем театре, нет пока еще нигде больше. Это студенты, мы подбираем их на сезон, и среди них есть люди, обучающиеся самым разным специальностям, – например, будущие врачи, которые умеют оказывать первую медицинскую помощь. Есть студенты театральных и музыкальных вузов, переводчики, физкультурники. С ними проводят противопожарные учения, их учат эвакуировать людей и действовать при форс-мажорных обстоятельствах. Они изучают историю нашего театра, репертуар, труппу – любой зритель может к ним подойти и узнать о певцах, участвующих в спектакле. У них есть одна цель: сделать посещение театра максимально комфортным для публики. И когда они выходят на сцену в качестве артистов миманса – это продолжение их актерской работы, которая состоит в том, чтобы встретить публику и создать атмосферу перед началом спектакля. А впоследствии многие бывшие стюарды становятся театральными менеджерами.
В «Турандот» один из министров одет в женскую одежду. Это связано с тем, как в опере отражены гендерные отношения?
Нет, это связано с тем, что Пинг, Понг и Панг часто воспринимаются как единый персонаж, но на самом деле они разные. Чтобы это подчеркнуть, один из них в моем спектакле сделан тетенькой-чиновницей в составе троицы бюрократов.
В вашем спектакле оба главных героя – те еще монстры. Кто большее чудовище: Калаф или Турандот?
Вся эта история очень грустная. Цель Калафа изначально аморальна: он ничего не знает о Турандот, но готов сокрушить все на пути к ней. Он не видит Лиу рядом, не видит отца. Я специально делаю так, что в первой картине Калаф находится в числе стражников, которые бьют дубинками народ, и замахивается на собственного отца. Он идет к цели по трупам, и когда доходит до нее в финале, то музыка прекращается. Я оправдываю прекращение музыки после смерти Лиу именно тем, что Калаф увидел вовсе не то, к чему он стремился.
А Турандот – трагическая фигура. Ее держат в подвале, боятся показать, потому что последствия могут быть непредсказуемыми. Но при этом отец ее любит и бережет, и она выплакивает отцу свое горе. Выход наружу из привычного изолированного пространства для нее – огромная трагедия.
Вообще мой спектакль – про то, как людям нравится жить в иллюзии.
Чтобы ставить оперу какого-то композитора, нужно очень хорошо знать его биографию. Но если знать личностные качества Пуччини, становится страшно и пропадает желание углубляться в детали. Он ломал судьбы других композиторов – Леонкавалло, Джордано. Композитор должен сочинять для вечности, а у Пуччини все делается ради просчитанного эффекта. Он создал великую, самую исполняемую музыку, но шел к ней через мрак, а не через свет. Мы говорили о мюзикле, а вообще Пуччини – это джаз. Все его гармонии – джазовые. Даже на пуччиниевском фестивале в Торре-дель-Лаго проводятся джазовые концерты.
Но при этом вы пригласили работать над «Турандот» дирижера Владимира Федосеева – специалиста вовсе не по джазу.
К сожалению, так сложилось, что в России Федосеев операми почти не дирижировал, но в мире он известен именно как оперный дирижер. Это уже не первая его постановка «Турандот». Он выпускал и такие не известные у нас оперы, как «Любовь трех королей» Итало Монтемецци. У меня давно была идея вытянуть Владимира Ивановича на оперную сцену в России, но пока «Геликон» обитал на Новом Арбате, у меня не было такой возможности.
Владимир Федосеев – уникальный дирижер и выдающийся человек. У него уникальная созидательная энергетика. В него влюблены и певцы, и оркестр. От него нельзя услышать плохого слова ни в чей адрес. В нем нет склонности к дирижерской диктатуре. Он добивается всего, устанавливая контакт с человеком. Я сам стараюсь так же работать. У Владимира Ивановича нет желания пропиариться и стремления выглядеть лучше чем есть. Ему это все уже не нужно. Он в таком возрасте, что может говорить и делать то, что хочет. Он очень пристально наблюдал за тем, как создается спектакль, и дирижировал в соответствии со сценическим действием. Это очень важно. Мы часто видим, как дирижер делает свою оперу, режиссер ставит свою, а певец на сцене изображает что-то третье. И если выполнен какой-то санитарный минимум, это все равно называют спектаклем. Но сегодня этого недостаточно. Нынешняя аудитория знает об искусстве так много, что мы должны оперировать этими знаниями, а не возвращать зрителя в XIX век.
