"Месяц в деревне", Театр-Театр, Пермь
Начнем сначала: в чем был ваш режиссерский замысел и менялся ли он в процессе репетиций спектакля «Месяц в деревне»?
Начало работы над спектаклем – это как рождение ребенка. Ты его ждешь, представляешь себе, а потом он появляется, и ты понимаешь: «О, да это же мой!». Ты присваиваешь себе то, что получается. Мне было важно, чтобы зритель сам сложил свой сюжет. Чтобы зритель не просто сопереживал героям, а соткал свою историю про этих героев, и, может, про самого себя. Тургенев оставляет совершенно открытую историю, и мне кажется, что этот спектакль очень соответствует тургеневскому замыслу.
Что можно сделать, чтобы чувство любви не умирало в человеке, чтобы оно продлилось как можно дольше?
Чувство любви не умирает, просто оно переносится с одного объекта на другой. Чувство любви и потребность в любви существуют всегда. Что еще тебе дано кроме этого? – Ничего. Но при этом все заканчивается, как и в жизни. Правда, я верю, что любовь-то остается вне зависимости ни от чего, просто мы этого не видим. Если бы этой любви не было, мы бы, наверное, уже все сгинули, потому что она, по-моему, нас и содержит.
Есть ли тема, которая особенно вам интересна и которую вы хотели бы развить в своих будущих постановках?
Сегодня тема, конечно, важна, но она не главенствующая в театре. Меня сегодня занимает больше форма, музыка, визуальный ряд – это все рождает тему, в этом во всем тема присутствует, но сама по себе она не занимает центрального места, как это было раньше. Поэтому у меня нет какой-то темы, которую я бы хотел развивать в моих спектаклях.
Борис Леонидович, вы поставили много разных по жанру и стилю спектаклей, а может быть, есть какой-то жанр, который вы еще не использовали, но хотелось бы попробовать?
Есть. Я сейчас сочиняю новый. Пока даже не могу его описать. Это роман, но роман, рассказанный языком визуального театра. Это спектакль с балетным существованием фигур внутри картинок. При этом звучит музыка, которой является текст романа, какие-то звуки… Не понимаю еще, как это можно все соединить, но я на эту тему думаю.
Не раскроете нам секрет, что это за произведение?
Это не секрет. Это роман Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза».
Что вас зацепило в этом романе?
Мне нравится текст этого романа, то, как автор романа повествует, и мне хочется сохранить эту форму. А уже вслед за этим мне нравится тема романа, и мне хочется эту тему как-то разыграть. Когда я познакомился с Гузелью, выяснилось, что она сценарист и излагает картинками. Вроде бы роман – повествование, но все это зримая картинка. Поэтому очень хочется сохранить текст, но это очень сложно. Легко с Достоевским, потому что Достоевский пишет диалогами. У Толстого тоже достаточно сложно: если взять его повествование и излагать как текст спектакля, то нужно вычленять диалоги, ситуации. А здесь как раз хочется повествовательный текст сделать текстом спектакля. Это странно для меня и неожиданно, но хочется именно этого. И я не уверен на сто процентов, что смогу это сочинить, но, если получится, я буду счастлив.
А есть книги или фильмы, которые значительно поменяли вашу судьбу, мировоззрение?
Есть у меня книга, которая уже несколько лет лежит на столе, я ее открываю, перечитываю. Это роман Джонатана Литтелла «Благоволительницы». Мне кажется, что этот роман написан невероятно.
А фильм… В моей жизни был такой фильм, это правда. Это фильм «Покаяние». Я учился в ГИТИСе, посмотрел «Покаяние», и он меня потряс настолько, что я решил, что никогда не буду режиссером. Этот фильм меня переделал. Он обнажил всю ложь, на которой я, мы, целое поколение молодых людей были выращены. И мы знали, что это ложь. Мы знали, что мы знаем, что это ложь, и она всегда была с нами. Мы абсолютно не понимали, что такое правда. Поэтому до правды собственных ощущений мы не могли добраться – она была закрыта каким-то слоем бесконечной лжи. Меня это потрясло. В самом себе. И заставило усомниться в возможности заниматься этой профессией.
Борис Леонидович, когда вы поступали в ГИТИС на режиссерский факультет, рассматривали ли вы возможность поступления на другие факультеты, на актерский, например?
Нет, с актерством я разобрался, еще когда учился в Политехническом институте. Я играл в любительском театре и понял, что профессиональным актером не буду. Я свой выбор сделал. А то, что буду режиссером, для меня открылось позже, гораздо позже.
А в какой момент вы поняли, что быть режиссером – это ваша судьба?
Про судьбу я не знаю… Я не понял, что это моя судьба. Просто защитил диссертацию по химии, отложил ее в сторону, и в этот самый момент меня позвали режиссером в цирк. Мой первый театральный учитель, который руководил нашим любительским театром, был главным режиссером цирка в Перми. Так я пошел работать в цирк. Потом поехал в ГИТИС, поступил на режиссуру – сначала на цирковую, потом перевелся на режиссуру драматического театра. Ушел из цирка, создал свой театр в Перми. Уехал из Перми в Москву, какое-то время, достаточно долго, работал в Москве в разных театрах. А потом меня позвали обратно – возглавить театр в Перми.
Может быть, вы мечтали стать кем-то еще, не только режиссером?
Я и режиссером-то не мечтал стать. Я не родился в театральной семье, мало что знал о театре. Поэтому я сначала не стал режиссером, я думал, что хорошо соображаю в точных науках. Я начал заниматься химией как наукой, защитил диссертацию, но параллельно в студенческие годы я увлекся театром.
В самом начале этого пути были какие-то сомнения, трудности?
Сомнения есть всегда, да и трудности есть всегда. Надо было что-то преодолевать. Всегда надо что-то преодолевать. Хочется же взлететь, а силы притяжения прибивают к земле. И так все время: разбежишься, а прыгнешь не далеко. Поэтому надо все время что-то преодолевать в себе и только в себе.
Вы считаете себя счастливым человеком?
Да.
(Молчание.)
А почему?
Как почему? Даже не знаю, что сказать. Я люблю, любим, у меня много детей, я живу в стране, в которой хочу жить, руковожу театром, и это один из лучших театров России. Я в замечательном городе, у которого много перспектив и амбиций. Живу с видом на Каму, и в те моменты, когда бываю дома, получаю удовольствие от того, что вижу за окном.
Фото Дамир Давлатова
