Катерина Андреева

Как произошло ваше знакомство с Хабаровским ТЮЗом?

Первое знакомство было дистанционное. Борис Павлович поставил в Хабаровске «Сокровища лесных эльфов», а я была художником, но не приезжала, работали удаленно. А первый приезд был работой над спектаклем «Муха-Цокотуха» в постановке Степана Пектеева, мы познакомились и закрутилось...

Какие особенности есть в такой удаленной работе с режиссером и театром?

Это, конечно, не очень удобно в организационном плане, но сейчас у каждого есть мобильный телефон, возможность провести примерку по вайберу. Но у меня есть все время ощущение, что что-то интересное происходит без меня! На репетициях, может случиться, что режиссер и артисты «промахнули», а я бы могла за это зацепиться и развить. Те вещи, которые не так очевидны для других, художнику могут оказаться полезным. Когда ставили «Детство» и я была внутри, решения возникали как-то непосредственно, быстро. Взаимодействие и возможность оказаться на площадке в любое время суток, конечно, помогают. Но не всегда получается быть на месте, поэтому что-то придумываешь, выкручиваешься. Вот сегодня, например, купила для нового спектакля с Борисом Павловичем ткань, которую передам в Москве, а потом она поедет дальше в Хабаровск, где будет спектакль! Что-то все время изобретаешь.

Когда вы только начинаете придумывать облик спектакля, что для вас является импульсом: концепция режиссера, сам текст или что-то другое?

Все, без разбора. Я люблю разговаривать с режиссером, не обязательно застольные посиделки с целью придумать, а просто идти куда-то, болтать. Все, что говорит режиссер, мне важно. Не обязательно про материал, спектакль. Я себя чувствую руками режиссера, но это не значит, что я воплощаю его концепцию. Я надеюсь, что и привношу что-то от себя (смеется). Мне нравится некая диффузия, которой, как мне кажется, я обладаю: я могу проникнуть в мировоззрение человека, в суть его идеи. Для этого воспитываю в себе гибкость. Правда, мне очень везет: я редко работаю с режиссерами, с которыми мы не являемся единомышленниками. Соответственно, режиссеры, надеюсь, приглашают меня, потому что хотят, чтобы конкретно я это сделала. Потому что я такая, какая я!

В «Детстве» активно работают и сосуществуют разные фактуры: дерево, хрусталь, мех, металл, бумага. Как их использование влияет на восприятие зрителей и общий замысел?

Мне кажется, это не было задачи использовать максимальное количество фактур, чтобы передать что-то. Это результат вскрытия наших внутренних ощущений из детства. Например, именно Константин Николаевич настоял на сцене посиделок с настоящим сливочным маслом, хлебом, сахаром – это его правда. Мы все вытаскивали из себя эти воспоминания, ощущения. Вообще, все было очень легко и непринужденно. Не было нарочито, тяжело, а было максимально похоже на детство!
Я сама ходила на берег Амура, тащила какие-то камни, потому что мне казалось, что они обязательно нужны! Веревочка, которая нашлась по ошибке, и я ночью привязывала ее к декорациям. Это все на ощущениях, потому что у нас у всех разное детство.
У меня почему-то было ощущение, что я ничего специально для этого спектакля не делала. Нет ощущения какого-то большого труда, работы. Муки были, но, может быть, сейчас, они нивелировались и кажутся только радостными потугами (смеется). Мы прожили большую совместную жизнь. Жаль, что я была на репетициях не весь период. Для всех важна была не конечная цель, а попытка с себя все лишнее, что во взрослой жизни наросло, сбросить. Эту шагреневая кожа, пыль дорог, взрослость дурацкую, на которые нас вынуждают обязательства, – все это очистить. Кажется, так и случилось: мы хоть на чуть-чуть вернулись в детство – в это прекрасное, приятное, полное открытий, состояние.

Спектакль населен множеством предметов, небольших деталей. Почему вы задумали именно такую подробную, насыщенную среду?

Это моя любовь к предметному миру. Я очень люблю и думаю, что хорошо знаю XX век в его подробностях. У меня, как у любого художника есть коллекция: ты тащишь все, что тебе кажется, представляет художественную ценность, в дом. И, слава богу, что есть такие спектакли, когда думаешь: «О, вот это как раз тот момент, для которого я все копила». Потому что в Хабаровске на самом деле не очень хорошая материальная база, так как город нестарый. Многое из моей коллекции было отправлено для спектакля из Кирова. Вот сейчас опять нашла две пары часов и привезу в Москву для показа.

Все эти вещи с историей?

Какие-то предметы связаны с моей жизнью. Вещи не могут быть без истории, они все пожившие. Что-то готовилось специально для спектакля, но в основном, это все «живые» вещи. Очень много приносили люди театра, даже, по-моему, кидали клич среди зрителей.

А вы искали предметы какой-то конкретной эпохи?

У нас не было никакого ограничения по их «старости». Знаете, как в старых квартирах бывает: слой за слоем, как археологические раскопки. Рядом с современными часами оказывается машинка «Зингер», которая осталась от бабушки. Мы же, как люди XXI века, не можем вычеркнуть что было в 1970-80е годы. Мы все соавторы этого спектакля, и все разновозрастные, соответственно, и детство наше пришлось на разное время. Мы тащили каждый свое, и вполне понятно, почему все вещи получились из разных времен.

Влияет ли как-то атмосфера, история города, в котором вы готовите спектакль, на его визуальный образ?

Думаю, что да. Может неосознанно, но воздух, предметы, которые тебя окружают, влияют. Мы делали вылазки в заброшенные дома, тащили что-то оттуда. Фотоальбом, старые письма – понимаешь, что жили люди, что-то им было важно, дорого. А потом раз, и никому не нужно. Понятно, что это могло родиться только здесь, в Хабаровске, и именно с этими предметами. В другом городе и набор предметов был бы другой, и ощущения. Цель художника – отобрать нужное, очистить от всего лишнего, как санитар сценической площадки (смеется)!

Есть ли для вас разница между работой над пьесой и прозой?

Я ведь пьесу не читаю, как любой художник (смеется). Шучу, читаю, бывает, даже перечитываю, когда запуталась или надо что-то уточнить в тексте. А на самом деле мне даже мешают повторные прочитывания. Лучше для меня изучать все вокруг текста: картинки, информацию. Сбор материала получается не прямой, не целевой. Он нужен, чтобы набрать атмосферу вокруг текста. Понятно, что я могу работать с пьесой, чтобы выписать конкретный список реквизита, но не в этом случае.
Текст у нас комбинировался онлайн, композиционно менялись куски. Спектакль продолжает меняться, и Константин Николаевич в режиме реального время может спектакль как-то по-другому запустить. Смысла погружаться в текст именно для того, чтобы это было стройно на сцене, у меня не было. Скорее, почитать, чтобы напитаться этим воздухом.

Что на вас влияет в творческом плане на данный момент? Что вдохновляет?

Все. Иду по городу: люди, птицы, водичка течет с крыши. Это же не такая специальность, когда закрываешь кабинет и перестаешь быть художником. Наоборот, только тогда начинает включаться настоящий взгляд. В рабочих моментах ты обычно зашорен, а когда выходишь из кабинета, то выдыхаешь и начинаешь смотреть на мир. И твой взгляд художника уже трансформирует и преобразует все, что ты замечаешь, для конкретной текущей рабочей цели. Впитываешь все и никогда не знаешь, когда тебе это может пригодиться.
У меня, например, есть специальные папки с фактурами. Когда вижу красивую фактуру, сразу фотографирую в коллекцию. Все нужно, все в дело. К тому же, я хендикрафтовый художник: очень люблю утилизировать и перерабатывать предметы, которые людям больше не нужны, а для меня представляют ценность. Как эти письма, которые никому не нужны, а мне – очень.

А есть у вас проект мечты?

Семья! Все банально: я девушка, работающая в театре, и, конечно же, хочу когда-нибудь остановиться, хотя бы на чуть-чуть. Узнать, как это бывает по-другому.

автор: Ирина Ганзера