"И дольше века длится день", Музей истории ГУЛАГа и Творческое объединение "Таратумб", Москва
Я недавно узнала, что в театральном училище вы сначала учились на кукольном отделении.
Я поступил на отделение «Актер драматического театра», но пошел учиться на актера театра кукол. Добрые люди подсказали, что если на кукольном отделении обучают еще и живому плану, то можно получить сразу две профессии. Но во время учебы мои ожидания не оправдались, я отчетливо понял разницу в обучении. Мне стало тесно за ширмой, и через полтора года я перешел на драматическое отделение.
Вы что-нибудь помните сейчас со времен обучения на кукольном отделении, вам тот опыт помог?
Конечно. Огромное спасибо Бунатян Рузанне Вандиковне, великому театральному педагогу, за понимание, терпение, за тонкий профессиональный подход к кукольному мастерству. В театре кукол совершенно другие выразительные средства, все эмоции необходимо воплощать через куклу, ты не можешь играть сам по себе.
Участие в «И дольше века длится день» вам вернуло очарование куклами?
А я всегда знал, что основная театральная «движуха» будет в кукольном театре, потому что там можно использовать гораздо больше приемов, тем более когда смешиваются два направления: кукольное и драматическое. Не зря же многие драматические театры и режиссеры так часто используют кукольные ходы: они метафоричны, дают много воздуха, впечатлений и мыслей. И я, конечно, очарован этим.
То есть, когда вам Ольга с Антоном предложили эту работу, вы сразу согласились?
Да. Мы давно друг друга знаем, и я рассказывал им, что у меня в запасе есть полтора года кукольного отделения. Собственно, у нас в этом спектакле нет ни одного кукольника, так что я здесь самый кукольный из кукольников. В этом проекте и компания очень хорошая, и материал просто невероятный, и способ изложения. Поэтому я, не раздумывая, ввязался в эту авантюру. Мне кажется, для театра команда важнее всего: какую команду соберешь, то и получится. У нас вот не было внутренних разочарований.
А роман Чингиза Айтматова читали до этого?
Нет! До сих пор удивлен, как пропустил такую красоту. Я просто обалдел от такой мощи, невероятной бури фантазии, от того, как написано в принципе. Я думал, никогда в жизни не выучу этот текст, а он оказался очень музыкален, поэтому хорошо ложится в голову, несмотря на всю восточную витиеватость изложения. Я в Булгаковском Доме играю Веничку Ерофеева в спектакле «Москва-Петушки». И мне показалось, что эти тексты похожи по структуре мысли, длиннотам и кудрявости, парадоксальности логического построения.
В спектакле участвуют реальные предметы, найденные в бывших лагерях ГУЛАГа, вы чувствуете их энергетику, когда играете?
В Музее истории ГУЛАГа, где спектакль и родился, вообще атмосфера соответствующая, не надо ничего себе специально нагонять. Нужно услышать и соответствовать этой тематике. Надо успокоиться и войти на территорию спектакля, и все тогда получится.
Как вы с куклой Едигея знакомились? У вас есть с ней какая-то связь?
Надо ее сначала потрогать, чтобы она отозвалась. Бывает, она сильно капризничает: иногда все дается, а иногда что-то заклинит. С ней надо как-то внутренне договариваться: поздороваться, погладить, подкрутить, ощутить все. А главное, нужно почувствовать. Потому что мы работаем от себя, и нужно точно поймать поворот ее головы. Кукла смотрит носом, а нос на таком плоском лице просто не виден актерам сзади, нам не заглянуть к ней, и приходится работать на чистом ощущении. Иногда это получается, иногда нет – шанс как у сапера.
Вы известный драматический актер и, как правило, сами в главной роли, на первом плане. Каково вам здесь с куклой? Приходится сдерживать себя, чтобы она звучала?
Да, сначала хотелось самому повыступать, а потом это ушло. Мне кажется, это приходит с освоением техники. Когда ты не знаешь, что делать, тогда сразу хочется прикрыться, самому поиграть, а когда ты знаешь, что кукла в данном случае гораздо выразительнее, чем ты, и вообще, что это не про тебя спектакль, то должен быть ей в помощь. Я сзади, она впереди – даже само это построение диктует порядок. И я не имею права ее перекрывать, иначе пропадет весь смысл. К тому же, в монологе, например, Едигей мне очень помогает: смотришь на него и гораздо легче слова произносить. Он помогает абстрагироваться, с ним я совершенно иначе существую. В этот момент у нас какая-то безумная внутренняя связь. Но как только я от него немного отвлекусь, то сразу вылетаю из этого состояния, меня начинает выбрасывать из спектакля.
Он, вообще, для меня живой. Да их еще двое: не только Едигей, но и верблюд Каранар, его альтер эго. То есть это еще и совокупность, поэтому в голове все надо структурировать, серьезно настраиваться. В драме, бывает, можно впрыгнуть, где-то разбежаться – для этого там есть определенные механизмы, чисто физические. А здесь еще и очень маленькая площадка: мы либо ползаем за этой сценой-таблеткой, либо ходим с куклой аккуратненько, потому что негде размахнуться.
Вы один из создателей частного нижегородского театра одновременной игры «Zooпарк», сейчас он в каком состоянии?
Ну, вот мы играем одно название «Москва-Петушки». У меня ощущение, что мы немного переросли эту структуру. По всем статистикам театр живет семь лет, а мы намного пережили этот срок, у нас было долгое дыхание. Даже когда я уехал, продолжали играть. А сейчас уже возникает новое, так что нам есть, чем заняться.
Фотография Валерии Авдеевой
