Олжас Жанайдаров

В одном из интервью я прочла о том, что Вы общались в кругах, которые занимались проблемой рабства в московском районе Гольяново. Скажите, как Вы попали в те правозащитные круги?

Я просто позвонил. Одна из этих организаций называется «Гражданское содействие». Ее сотрудники занимались реабилитацией и психологическим сопровождением девушек, попавших в рабство. А вторая организация называется «Альтернатива», как раз ее участники освободили тех девушек, о которых речь в пьесе. Там была целая спецоперация.

По какому принципу Вы отбирали факты для пьесы?

Любое художественное произведение сродни айсбергу: 90% под водой, 10 % над водой. Я собрал довольно большое количество материала. Это было очень громкое, нашумевшее дело, которое потрясло всю Москву шесть лет назад. На эту тему было написано множество статей.

Материал «Новой газеты» во многом совпадает с тем, что у вас в пьесе.

Да-да. Там были интервью с самими работницами, где они делились подробностями своего пребывания в этом магазине. Я собрал материал из интернета и вот эти разговоры с сотрудниками. Меня интересовали подробности их пребывания в магазине, живые детали – странные, ужасные, непонятные, которые совершенно не укладывались в голове.
При этом я не хотел делать так называемую страшилку, пугать читателей. Изначально моя мотивация состояла в том, чтобы написать пьесу о природе рабства вообще. Как так получилось, что в XXI веке один человек держит в рабстве другого? И это происходит в таком большом цивилизованном, считающемся европейским городе, как Москва. Создавая эту пьесу, я пытался разобраться, почему люди добровольно согласились находиться в таких условиях. Цепей как таковых там не было – они не были прикованы.

Хотя в какой-то момент у вас в пьесе персонаж Карлыгаш прикована цепью.

Да, но это уже было наказанием. Основную часть времени продавщицы работали, продавали свой товар, и, в общем-то, никто их не принуждал.

Хотя среда была недружелюбная к ним. Полиция и клиентка магазина не дают сбежать Карлыгаш.

Да, в причине этого я тоже старался разобраться. Как, с психологической точки зрения, человек становится рабом? Как так получается, что у него даже мысли сбежать не возникает, несмотря на то, физически он свободен. Эта история длилась с десяток лет. Почему? Этот вопрос, который помогал мне отбирать факты для пьесы.
И, естественно, я также попытался разобраться в психологии мучителя, то есть хозяина этого магазина. У меня героиня одна, на самом деле это была семейная пара. Но я сразу понял, что у меня будет история, рассказанная с двух точек зрения: рабыни и хозяйки. Я попытался найти не оправдание, но, по крайней мере, какую-то мотивацию для хозяйки. В определенном смысле я ее облагородил, придумав, что она хотела построить мечеть у себя в Казахстане. В реальности же не было у нее высшей цели. Хотя, конечно, я с этой женщиной не говорил, она была закрыта для общения с сотрудниками правозащитных организаций, скрывалась. Поэтому я и попытался самостоятельно понять, что у нее происходило в голове.

Получается, что в пьесе создана более метафоричная ситуация.

Да, я писал такую пьесу. И в спектакле на этом и сделан акцент. История условная получилась. В произведении присутствует социальный контекст, но в принципе эту историю можно играть и в отрыве от текущей обстановки – как притчу, как историю хозяйки и рабыни. Она могла произойти в XVIII веке и или еще когда-то. Тем самым я хотел доказать, что человеческая природа и методы воздействия на людей не меняются.
Я в этой связи сразу вспоминаю обсуждение на «Любимовке», когда пьеса была впервые представлена. Один из присутствовавших на читке зрителей сказал, что методы воздействия, которые применяет хозяйка, неотличимы от методов, которые фашисты применяли в концлагерях. И стирание личности – использование кличек, и физическое воздействие – побои, и психологическое воздействие – запугивание. Он приводил пример о том, как в концлагерях одних заключенных заставляли бить других заключенных, тем самым вменяя им чувство вины и заставляя их быть причастными к насилию. В этом магазине буквально то же самое происходило: хозяйка приказывает одним работницам бить других работниц. То есть ничего не меняется. Когда человек получает власть над другим человеком, он действует все время одними и теми же способами, одними методами.

То, что сотрудниц магазина звали по дававшимся им кличкам, – действительно так было?

Да, это тоже факт. Это было нужно для стирания личности.

Как в нацистских лагерях у заключенных были номера.

Да. И то, что им в туалет давали ходить только раз в день, – тоже факт. Ключ от туалета был все время только у старшей. Людей унижают. Даже естественные потребности контролируются хозяевами. Человек потихоньку становится полностью зависимым и настолько привыкает к своему положению, что уже смиряется с этим.

Вы говорили о мотивации, которую вы приписали хозяйке магазина в пьесе. Но нет ли тут опасности, что читатели и зрители будут обвинять настоящую хозяйку магазина в том, что она такими методами стремилась построить мечеть на Родине? Ведь не все заметят, что это вымысел. Пьеса «Язычники» и другие современные тексты говорят о том, что люди, погруженные в религию, бесчеловечны. Сейчас, вообще, часто встречаются такие обвинения.

Любое произведение – это всегда смешение фактов и вымысла. Я хотел обратить внимание на то, что во имя религии делается очень много зачастую негуманных вещей. Порой люди, прикрываясь благими религиозными намерениями, делают вещи, которые по сути своей этой религии противоречат. Возникает тема замаливания грехов: ты можешь по жизни делать совершенно неблаговидные дела, но тебе достаточно потом просто пойти в церковь и получить индульгенцию, а потом дальше творить те же дела. Я действительно хотел эту тему тоже осветить.
Когда ты пишешь, неправильно думать о восприятии публики и будущих мнениях о пьесе. Ты можешь подумать об этом позже, когда вещь уже написана. Во время написания автор отвечает только перед самим собой, перед тем, что ему важно сказать.

Как мне показалось, мигранты, которые были в рабстве в Гольянове, из разных стран бывшего СССР, а вы в пьесе переносите их происхождение в Казахстан. Вы также упоминаете, что есть Северный и Южный Казахстан, и противопоставляете их. Расскажите, пожалуйста, о причинах этого противопоставления и о том, в чем различие между двумя частями страны.

Я сам казах, мне больше знакомы мои соотечественники. Но надо сказать, что и среди работниц, которые были в этом магазине, большая часть как раз была из Казахстана, и хозяйка – казашка. Поэтому у меня и сделан акцент на казахские реалии.
Тема северных и южных казахов тоже мне близка. Они довольно сильно отличаются. Северный Казахстан ближе к границе России, поэтому им ближе российский менталитет, в северных городах живет больше русскоязычного населения. Южные города ближе к Узбекистану, Киргизии, поэтому там более восточный, азиатский менталитет, преобладающая часть населения говорит там на казахском языке. На юге чувствуется влияние персидской и узбекской культуры, более оседлой, основательной, восточной. На севере более европейское мышление. Как-то так. Я думаю, это не только в Казахстане так. В Европе мы знаем пример Италии, где существует разделение на южных и северных итальянцев. Они тоже совершенно разные, у них взгляды на жизнь, поведение разные. Так что тема существования двух культур в одной стране довольно универсальна.

Давайте поговорим о реакции на пьесу.

Пьеса вызвала большой резонанс в театральной среде. Она получилась довольно острой, шокирующей. Ее очень оживленно обсуждали. Это было видно и на фестивале «Любимовка».

Я даже видела статью, где спектакль «Магазин» был поводом поговорить о проблеме рабства вообще.

Пьес на такие темы, по-моему, не было раньше в современной русскоязычной драматургии. Хотя рабство – довольно большая проблема в современном мире, она существует как в России, так и за рубежом. Религиозная тема, тема подавления личности, тема коррупции, тема межнациональных отношений – в моей пьесе целый клубок тем, которые в драматургии не очень ярко представлены.
Но как эту пьесу ставить? Спектакль «Магазин» – до сих пор единственная постановка этой пьесы. Я очень благодарен Альметьевскому театру за смелость, за то, что они решили работать с этим текстом. Пьеса написана в 2014 году, два года этот текст лежал, и к нему никто не смел притронуться. И мне понятны опасения с ним связанные: «Магазин» слишком острый, слишком противоречивый и может вызвать бурную общественную реакцию. Но в итоге пьесу все-таки поставили, чему я очень рад. Я также рад, что сейчас благодаря фестивалю «Золотая Маска» к спектаклю и темам, которые подняты в нем, будет приковано внимание. Это очень важно.
До сих пор проблема рабства существует и никак не решается. Ужас всей этой истории заключается в том, что по ней даже уголовное дело не возбуждали. Начались следствие, поиск виновных. Потом все сошло на нет, и владельцы этого магазина избежали всякого наказания. Более того, они открыли потом еще несколько магазинов и сейчас совершенно спокойно работают.

В 2016 году был тоже случай бегства девушки из рабства в Гольянове.

К сожалению, пьеса не привела к справедливому возмездию, хорошему финалу в жизни. Да, те работницы спаслись, но сколько по сию пору в каких-то магазинах людей работают в точно таких же условиях. Я уверен, что их немало. Это трудовое рабство. А существует еще сексуальное и другие виды рабства…

Не получали ли вы угрозы от людей, участвовавших в этом деле: от полицейских, может быть, хозяев магазина?

Нет. Я думаю, они вряд ли читали пьесу.

Параллельный мир, вы считаете, да?

Да. Это параллельный мир, они живут своей жизнью, к миру искусства никакого отношения не имеют. Об этой пьесе, об этом тексте даже не знают. Я думаю, они вряд ли и статьи читали в газетах. Ну, может быть, что-то слышали. Поэтому никакой угрозы безопасности не было.

Поэтому вы не боитесь сейчас, что спектакль показан в Москве, где события происходили?

Участники тех событий, наоборот, должны затаиться, скрыться, никак себя не проявлять в информационном пространстве. В этом как раз вся печаль: даже резонансные события в мире искусства не меняют социальную обстановку. Но задача художника – все равно рассказывать о том, что происходит вокруг, обо всех этих ужасных событиях. У нас достаточно проблем в обществе. Ты делаешь то, что можешь.
Хотя я всегда говорю, что я не документалист и это не док.история в чистом виде. Я взял документальный материал и на его основе вот эту историю написал. То есть не только социальную задачу выполнил, но и художественную.

То, что вы часто обращаетесь в своих пьесах к таким серьезным, трагическим темам, может быть, как-то связано с вашей в прошлом журналистской деятельностью, которой вы посвятили пятнадцать лет?

Я не комедиограф. Я не пишу тексты по типу пьес Рэя Куни или Марка Камолетти. Мне ближе драматический материал – основанный на человеческих трагедиях. Я человек, не склонный к пессимизму, я верю в будущее, в то, что человек – скорее положительное существо, чем отрицательное, в то, что человека можно исправить, в то, что света и добра в мире больше, чем зла и тьмы. И по жизни я именно так себя ощущаю, позиционирую, существую. Но при этом тексты я пишу довольно-таки мрачноватые. Может быть, в этом и заключается мой поиск как художника. Несмотря на мрачный, трагический материал, который я всегда выбираю, там видна вера в человека, в то, что, говоря словами Фолкнера, человек победит, оставшись один в этом мире, окруженный тьмой, и будет способен крикнуть во весь голос. Как мне кажется, в моих текстах это прослеживается. Основная мысль в них гуманистическая.