"Барабаны в ночи", Театр им. А.С. Пушкина, Москва
Как вы относитесь к своей номинации? Есть артисты, которые говорят, что не обращают внимания на премии...
Мне кажется, тут есть доля кокетства. Конечно здорово, когда отмечают твою работу. И еще приятно, что я что-то важное сделал для театра, который очень люблю. Но я не думаю о каких-то других дивидендах… Я понимаю, что жюри – это профессионалы, которые разбираются в театре. В свое время там работали моя однокурсница Саша Урсуляк, мои учителя Алла Борисовна Покровская и Марина Станиславовна Брусникина. Они очень непохожие, разного возраста, с разными взглядами на искусство. Но все они живые люди, которые занимаются любимым делом и спорят о театре – настоящем, прекрасном. Это важно, поэтому я с уважением отношусь к премии.
Была какая-то разница в работе над «Добрым человеком из Сезуана» и над «Барабанами в ночи»?
Сразу скажу, работа с Юрием Николаевичем [Бутусовым] такой подарок, что порой я сам себе не верю. Мы, артисты, его бесконечно любим! Репетиции «Доброго человека из Сезуана» были испытанием, этаким «горнилом». Мы не понимали, что будет, как будет... Об успехе или неудаче не было времени размышлять. До того, как мы с Бутусовым познакомились, я слышал, что он тиран, который выворачивает артистов наизнанку, и что все делятся на две группы: его ненавистники и его обожатели. Поэтому я был одновременно насторожен и заинтересован. Процесс не сразу заладился, а потом в какой-то момент… все пошло. Евгений Александрович [Писарев] нас готовил, говорил, что надо выдержать этот экзамен. А сейчас, с «Барабанами», мы осознанно получали удовольствие. На репетициях сразу был настоящий азарт и драйв!
А как проходят репетиции?
Всегда по-разному. Бывает, что на репетициях мы сначала читаем, еще не совсем понимая, кто кого будет играть, постоянно меняемся ролями. В какой-то момент, когда текст уже наполовину выучен, Юрий Николаевич может включить музыку и сказать: «Танцуйте!». Мы танцуем, потом опять садимся читать, готовим этюды. Потом снова танец, энергия. Пробуем все возможные решения, даже когда кажется, что вот же, уже нашли! Он говорит: «Нет, давайте пройдем все пути, испробуем все варианты. Забудьте про то, что вы там придумали. Надевай очки, ходи на руках, ползай на животе!» В процессе репетиций, я открыл для себя, что потраченные усилия порой бывают ценнее результата.
И такое бесстрашие нарабатывается к премьере! Ты много раз сделал ерунду, побывал плохим артистом, а режиссер выбрал то, в чем ты по-настоящему хорош. Встречал такое мнение, что Бутусов приходит с готовой концепцией, на самом деле это не так. Для него важно сотворчество. В одном интервью Юрий Николаевич проговорился, что артисты для него боги.
Еще одна удивительная штука. Его актеры – это определенное братство. Мы работаем в разных театрах, но понимаем друг друга, чувствуем, наверное, потому, что все прошли через этот опыт. Со многими я не знаком лично, но мы общаемся, переписываемся. Мы одной группы крови и одного резус-фактора.
Бутусов сразу планировал ставить еще одну пьесу Брехта, или это название возникло неожиданно?
Сначала Юрий Николаевич предложил нам замечательную пьесу Вырыпаева. Мы даже начали ее всерьез репетировать, но что-то не сложилось – так бывает. Прекрасный материал, но пока нет, не то. А ведь театр так устроен, что надо запускать рекламу, сдавать эскизы декораций… Какие там эскизы, у нас названия нет! Это был своеобразный эксперимент. Юрий Николаевич приходил к нам и читал самые разные пьесы: «Зойкину квартиру» и «Адама и Еву» Михаила Булгакова, чеховского «Дядю Ваню».
На дворе лето, а мы сидим в темном репетиционном зале, делаем этюды, фантазируем, танцуем. Мы ему доверяли, были готовы на все. В какой-то момент возникла «Оптимистическая трагедия», и мы были уверены, что нашли название. Но Евгений Александрович мудро остудил нас, понимая, что это не еще не финал. Потом, парадоксальным образом, возникла эта пьеса – «Барабаны в ночи».
Вам очень повезло, что художественный руководитель с пониманием относится к творческим поискам!
Да! Не принято хвалить руководство, но Евгений Александрович – человек этого театра. Он пришел сюда еще совсем молодым, дебютировал как режиссер, потом «окреп» в МХТ. Когда я поступил в Школу-студию МХАТ (1999 год – прим. ред.), он только начал преподавать. Тогда, в девяностые и нулевые, это был совсем другой театр, о котором никто не стеснялся говорить горькую правду: полупустые залы, не самые посещаемые постановки. Реформы начал Роман Ефимович [Козак], Писарев их продолжает.
Евгений Александрович – прекрасный режиссер и артист, знает эту «кухню» и потому многое нам, актерам, прощает. Сейчас у театра уже есть высокая планка, и, конечно же, это заслуга художественного руководителя. Но он не останавливается на достигнутом, приглашает новых режиссеров, не боится экспериментов.
Вы, например, играете в мюзикле «Рождество О’Генри», поставленном молодым режиссером Алексеем Франдетти. Любите музыку?
Конечно! Я очень долго не умел петь, хотя очень хотел. И роль эту получил тоже не сразу, ввелся за восемь дней до премьеры. А до этого ходил мимо репетиционного зала, слушал и страшно всем занятым в постановке артистам завидовал! Какая музыка, как поет Аня Кармакова! У нее магический, волшебный голос. Мне очень повезло работать с Лешей Франдетти. Да, он молодой режиссер, но как он увлечен мюзиклом и заражает своей любовью!
Значит, в социальном театре не хочется себя попробовать?
Я бы хотел поработать с Богомоловым, хотя мало спектаклей у него видел. Но, как мне кажется, в большинстве случаев подобный театр – это погоня за актуальным. Мол, «мне так нужно ваше внимание, ваш фидбэк, что я готов на провокацию». Хотя, наверно, от насмотренности зависит, я читал отзывы, где и про Бутусова писали, что он мастер эпатажа. Я знаю, что он не ставит себе задачи эпатировать публику, что обнаженный Трибунцев – это не провокация, а просто такая степень искренности, открытости, незащищенности.
Как вы думаете, почему не все зрители это считывают?
Часто у зрителя есть позиция комфорта: так, я заплатил деньги, давайте мне мое удовольствие, мой восторг. В спектаклях Бутусова наоборот, есть зона дискомфорта и создана она не для режиссерсого удовлетворения, а для того, чтобы у зрителя был шанс сделать над собой маленькое усилие, шагнуть в неизвестное. Довериться, почувствовать, пережить. В театр ведь ходят за эмоциями. Бутусов оставляет зрителю свободу выбора, делает так, чтобы у каждого были свои «Барабаны в ночи», апеллирует к воображению. А что такое воображение? Нечто очень странное, то, что нельзя посчитать и измерить, то, чем невозможно управлять. Публике не приносят готовенькое, не объясняют, что имел ввиду автор или режиссер. Важно то, что они почувствуют.
