"Смерть Тарелкина", Театр драмы им. А.П. Чехова, Серов
Это ваша первая работа с Павлом Зобниным? Расскажите о знакомстве с этим режиссером и о том, как вы узнали о том, что будете играть Тарелкина. Задумывались ли вы когда-нибудь об этой роли?
Мы познакомились на одном из фестивалей театров малых городов России. И, когда его пригласили делать постановку в наш театр, сначала предполагалось, что Павел будет ставить что-то из Островского, а потом неожиданно возникла идея со спектаклем «Смерть Тарелкина». Тогда, практически сразу, я и узнал, что буду играть Тарелкина.
Но дело в том, что до этого, года два или три назад, в Первоуральском театре, где я раньше работал, тоже был спектакль «Смерть Тарелкина». Только я в нем играл Расплюева. Такие интересные странности судьбы!
Насколько много осталось в спектакле от Сухово-Кобылина и насколько материал претерпел изменения?
Текст остался почти весь, несмотря на то, что он сложный и не совсем современно звучит. Павел посчитал, что текст важен весь для понимания этой истории, поэтому он представлен практически без изменений. Единственное, как мне кажется, изменение – это то, что из тех времен спектакль перенесен в наши дни, то есть это происходит или прямо сейчас, или в недалеком будущем. И, что самое удивительное, этот текст очень легко ложится на наши реалии, на наши дни.
Расскажите о режиссерской манере Павла Зобнина. Он пришел с готовой идеей или вы сочиняли спектакль вместе?
Мне кажется, у него уже была оформившаяся идея. Но сочинялся спектакль совместно, он ставил конкретно под нашу труппу, исходя из способностей и возможностей нашего театра.
Вы сами являетесь одновременно актером и режиссером этого театра. Насколько легко или, наоборот, непросто совмещать актерскую и режиссерскую профессию на одной сцене? Насколько вы доверяетесь режиссеру, будучи актером?
Режиссеру я доверяюсь полностью. Бывает, что что-то не совсем понимаешь и не всегда с чем-то бываешь согласен, но спектакль – это режиссерское высказывание. Он берет определенных актеров, это его инструменты, его краски. В этот момент очень важно полностью довериться: все свои страхи, сомнения, несогласия спрятать куда-нибудь далеко. Потому что только вместе может получиться что-то сочинить, что-то сделать убедительное и достойное.
Будучи режиссером, у вас есть ли желание выйти на сцену в собственном спектакле, чувствуя некую свободу?
Конечно же, я не могу совсем абстрагироваться от актерской профессии. Я все равно пытаюсь примерить, как бы я сам это сыграл. Но я при этом стараюсь учитывать особенности артиста, который выходит в данной роли. Потому что я предполагаю одно, а другой человек сыграет это совершенно иначе. И загонять его в рамки своей психофизики, наверное, неправильно.
Давайте вернемся к теме спектакля «Смерть Тарелкина». Сценографическое решение очень радикальное: это подвальное помещение с протекающими трубами. Как появилась идея, что пространство должно быть именно таким, ведь Тарелкин, несмотря на долги и бедность, имеет высокий социальный статус чиновника?
Было желание уйти от бытового решения спектакля. Возник образ подвала, где Тарелкин существует как какой-то паук или как существо из преисподней. Такой образ родился у режиссера и художника-постановщика, но и мне как актеру существование в небытовом пространстве гораздо интереснее.
Вообще ведь непонятно, кто такой Тарелкин! Ну, мы знаем, что он чиновник. Но что это за чиновник? Как и чем он живет? От автора мы узнаем, что он снимает эту квартиру у Копылова, то есть она не его. Он очень много должен кредиторам, но куда он эти деньги потратил? Может быть, на какие-то проекты, не очень законные. Может быть, образ жизни у него был таким…
Мне в этой связи почему-то вспомнилась история с Сергеем Мавроди: при том, что он уже являлся главой МММ и деньги у него были, он все равно очень скромно жил – как подпольный миллионер. И деньги у него где-то припрятаны, наверное, на какое-то светлое будущее их готовит.
А как зрители восприняли ваш спектакль? Насколько они были подготовлены к его восприятию?
Очень многие люди узнавали эти современные реалии и говорили, что спектакль очень острый, очень современный, про нашу жизнь. И это, наверное, самое важное для спектакля: чтобы он был не про каких-то людей, живших сто-двести лет назад – это мало кого затронет, а про то, что происходит со всеми нами здесь и сейчас – это людей цепляет.
Автор называл свою пьесу черной комедией, у вас на афише стоит обозначение «комедия». Есть ли в вашем спектакле какой-то просвет, вера в лучшее?
Не уверен. Удивительно, но в этой пьесе некому даже посочувствовать! Если в других произведениях разбирается конфликт между добром и злом, то здесь – между одним злом и другим злом. Нет положительных персонажей, один другого страшнее: упыри, вурдалаки… А светлое лишь в том, что, если мы над этим можем посмеяться, то, наверное, не все еще потеряно для нас.
Ваш театр открыт для классической и современной драматургии, часто приглашает режиссеров. На ваш взгляд, помогает ли это театру развиваться?
Это очень помогает тем, что актерам постоянно приходится быть в форме. Когда приезжает человек с другим видением мира, другим видением театра, суметь его понять, суметь встроиться в его систему ценностей – очень важный тренинг. Бывают такие театры, где актеры постоянно варятся в собственном соку и все в какой-то момент привыкают к тому, что вот один актер играет вот такие роли, а другой – такие. А незнакомый режиссер этого не знает. Он распределяет роли по каким-то своим, одному ему понятным признакам. Как актер я могу сказать, что это помогает быть в форме, быть открытым к новым формам и методам работы.
