Галина Зальцман

Спектакль «Банда аутсайдеров» родился из эскиза на лаборатории «Камерата плюс» в 2016 году. Расскажите о работе над эскизом и о том, каким образом он превратился в спектакль.

Павел Руднев уже пятый год проводит лабораторию «Камерата плюс» со Снежаной Лобастовой, художественным руководителем Шарыповского театра. Я была на четвертой «Камерате». Тогда перед нами была поставлена задача — кинофикация театра, столкновение театра и кино. Мне показалось, что это действительно очень занимательная история, потому что можно устроить диалог между двумя искусствами. Я стала искать материал, который был бы связан напрямую с кино, именно киноматериал, а не просто сценарий. Для меня кино в чистом виде – это Годар, из которого вышло действительно очень много крупных кинорежиссеров.
Лаборатория идет четыре дня, в труппе театра есть всего восемь артистов, из них всего два молодых парня – это тоже нужно учитывать, это тоже диктует отбор материала.
А дальше все просто: мы приехали в Шарыпово, у меня был смонтирован текст, и я старалась придумать, как сделать так, чтобы театр сталкивался с кино, будущий спектакль вступал во взаимодействие с уже существующим фильмом, но не впрямую, а косвенно, через цитаты и через призму театра.

Вы имеете в виду визуальные цитаты?

В этом фильме есть известные сцены, которые потом перекочевали в другие фильмы. Например, бег по Лувру. Великая сцена, которую позже Бертолуччи переснял в «Мечтателях». Это невозможно пропустить в фильме – и невозможно обойти в спектакле. Хотя бы эту сцену, как цитату, нельзя было не использовать.

Каким образом вы ее трансформировали?

В фильме есть четкое время, которое дает Годар. Автор говорит, что был поставлен рекорд, это было сделано за 9 минут 43 секунды. У нас в сценографии есть только поворотный круг, который дает возможность сделать кинематографический монтаж. Если мы смотрим прямо на сцену – это один кадр. Если мизансцена с помощью поворотного круга меняется – значит, мы попадаем в другой кадр. Важно было создать атмосферу, соответствующую цитате из фильма. В этой сцене главное, что этой троице ужасно хорошо вместе. Девушка не может выбрать кого-то одного из двух парней, потому что вместе очень хорошо. Эта сцена – эмоциональная кульминация их отношений, отсюда такое радостное валяние на диване под музыку, когда они якобы бегут по Лувру. Довольно сложно описать словами, как это происходит в спектакле.

То есть зрителю, не знакомому с фильмом, будет сложно прочитать эти моменты?

Да. Это не просто спектакль, сделанный для зрителя. Обычно спектакль придумывается по другим законам. Нельзя требовать от зрителя, чтобы он обязательно знал фильм Годара.
Но здесь лаборатория – занятие театром, как наукой. У меня задача – построить диалог с известным великим кино. Я обращаюсь к нему, как человек, который «знает». А зритель может думать: «А я вот этого не знаю – и знать не хочу». И это возможно совершенно. Поэтому понятно, что от спектакля может быть двоякое ощущение. И в таком маленьком городке, как Шарыпово, довольно сложно этот спектакль «катать», и он получается немного «столичным».

Какая судьба у такого спектакля как «Банда аутсайдеров» в Шарыпово?

Такая судьба. Он играется очень редко. Самое интересное, что он больше всего приходится по вкусу молодому зрителю, который, хоть и не знает Годара, но знает Тарантино, и современное кино, лишенное нарратива, привычных переживаний, его не удивляет.
Изобретение Годара - кино «новой волны» тоже не было близко и понятно всем, довольно долго приживалось. Там действуют люди с каменными лицами, отстраненный голос за кадром, длинные планы. Все слишком тонкое – там нет никаких переживаний, никаких страстей. Вроде бы ничего не происходит. У кино «новой волны» тоже были и сторонники, и противники. Эта мысль немного утешает.

В тот момент, когда вы ставили этот эскиз и этот спектакль, были ли сложности в работе с актерами?

Самая прекрасная работа с артистами – это работа на лаборатории. На лаборатории с ними не бывает проблем. Они знают, что у них есть три дня или четыре, и все равно надо сделать так, чтобы было хорошо, чтобы никто не ударил в грязь лицом. Другое дело, что надо работать очень быстро. Нет времени для поиска, для чрезмерных разговоров. Для артистов Шарыповского театра это большой опыт, который помогает им развиваться профессионально.
Это дыхание. Приезжают какие-то совершенно незнакомые люди, которые делают иногда совершенно непонятные вещи – это такое приключение. Все проходит очень азартно, с такой влюбленностью друг в друга, это всегда приятно.

Становится немного грустно за спектакль, который потом «не катается»?

На обсуждении, после того как мы показали эскиз, было понятно, что он вызовет такое двойственное впечатление. Да, жалко. А с другой стороны, неизвестно, где бы еще мог произойти такой эксперимент. Все равно любой театр заинтересован в том, чтобы у него была касса, и очень мало театров пойдут на подобную авантюру. На это тоже надо решиться.

Приходилось ли потом ездить в Шарыпово, наблюдать и редактировать какие-то процессы в спектакле?

Лабораторный эскиз был полноценным, артисты даже успели выучить текст. Поэтому я приехала еще только один раз, чтобы отшлифовать, уточнить, доточить что-то и выпустить спектакль.
А если серьезно: парни-исполнители главных ролей – оба хорошие артисты. Но один из них очень долго не мог поверить в то, что за счет театра отстранения, такой холодной, сдержанной манеры актерской игры, можно добиться создания персонажа. Он боролся со мной, пытался все перевернуть, играть переживания, эмоции. И это он делал не от того, что хотел все разрушить, он хотел, как лучше, просто для него это был совершенно неожиданный вид поиска и создания образа. Но потом он принял, что такой вид театра и работы над ролью возможен и тогда возник ансамбль. А в итоге – зритель все равно видит за персонажами людей, которых ему становится жалко. То есть получается, чем дальше уходишь от Станиславского, тем ближе к нему подбираешься. Отличная, кажется, мысль.
В Орле, в театре «Свободное пространство» вышел спектакль «Месяц в деревне». В интервью и рецензиях говорится о том, что условное место действия спектакля – 70-е годы. Годар с «Бандой аутсайдеров» недалеко от этого стоит, фильм снят в 1964 году.

Почему вас интересует именно этот промежуток исторического времени?

Потому что мой мастер – Юрий Николаевич Погребничко. И это очень важно. Если говорить, например, про эстетику его театра, то он весь построен на воспоминаниях. И меня это время трогает. Мне к этому обращаться легко – это обращение к самой себе, к своей памяти. Только из своей памяти я могу что-то создать, какие-то образы достать только оттуда.
Да, в 70-е годы я не жила, но все равно эта культура была в то время так мощно организована, что она до сих пор как будто есть. Сейчас ощущается ностальгия по 70-м. Кажется, что сейчас ничего не понятно – что вокруг, что нас ждет, а вот тогда было так хорошо, было все так ясно. Есть, что вспомнить, какие хорошие у нас были фильмы, какая музыка. И у меня лично тоже есть такой запрос. Ностальгия по времени, которого я не помню.

Еще один ваш спектакль, попавший в лонг-лист «Золотой маски» – «Слушай Тобольск», происходит не в закрытом театральном пространстве, а в городе. Как вы воспринимаете разные форматы работы? Есть ли какие-то предпочтения?

Я не могу сказать, какой формат более интересен, потому что мне хочется попробовать все. Мне нравится работать с разными формами. Это же настоящий вызов: «Можешь так? Ты же этого не делала никогда – попробуй!» Если говорить про то, что эти разные форматы связывает и интересует меня лично, то это пространство. Как пространство влияет на то, что происходит в пьесе, как оно влияет на действие, на персонажа, а затем на артиста, на зрителя.
На большой сцене – это одно пространство, оно может быть условным, или, как в «Банде аутсайдеров» – пространство кинокадра, оно работает на смене планов – общий план, ближний. Если site-specific, то это работа с совершенно другим пространством, на которое ты не можешь влиять, только оно влияет на тебя.

Как вам кажется, где сложнее работать – в регионах или в столице?

Мне кажется, нет никакой разницы. Самое сложное в профессии режиссера – это работа с артистом. Потому что это работа с людьми, которых ты должен убедить, замотивировать, обмануть, искусить. Наверное, в столице и в регионах разные представления о театре. В провинциальных городах, с которыми я сталкивалась, они не знают, не верят, что театр может быть любым. И когда к ним приезжает новый человек, молодой, им сложно поверить, что театр может быть таким непохожим на то, что они привыкли делать, таким «не-театральным».
В Москве легче убедить – насмотренность у артистов больше. Хотя и в Москве артисты не готовы сразу верить режиссеру, что можно в театре что-то изменить. Вот он стоял уже сто лет таким – и зачем его менять? Поэтому главный вопрос – вопрос взаимного доверия.

Можно ли сказать, что поэтому лабораторная работа, как в случае с «Бандой аутсайдеров» продуктивна и полезна, потому что в точке сборки на лаборатории появляются уже отказавшиеся от своих традиционных комфортных состояний актер и режиссер?

Ограничения вообще полезны. Как в случае с растениями, которые дают красивые цветы, – их же нужно немножко угнетать, чтобы они давали цвет. Чем больше усекновений, рамок, ограничений, тем прекрасней будет цветок.