"Снег любви", "Этюд-театр", Санкт-Петербург
Когда мы с вами договаривались об интервью, вы сказали, что сейчас у вас очень плотный график репетиций и поездка в Новосибирск. Вы ездили на фестиваль со «Снегом любви» или вы готовите новую постановку?
Да. Мы ездили на фестиваль.
Вы этот спектакль сейчас много, где показываете. Вы можете предположить, почему пошел такой отклик?
На самом деле я не могу сказать, что он стал очень популярным. Мы его играем достаточно долго, и стабильное число зрителей - человек 20 (смеется-прим. ред). Мне сложно это со стороны оценивать, потому что я все равно нахожусь внутри процесса.
Спектакль видоизменился довольно сильно, и мы до сих пор его немного корректируем. В частности сейчас у нас вообще другой артист играет (Владимир Антипов- прим. ред.): мы сделали ввод, потому что у актера, игравшего эту роль изначально, что-то не получалось по личным причинам. Поэтому говорить о спектакле как о законченной вещи и четко отвечать на вопрос, почему и чем он нравится зрителям, я не могу.
В зависимости от площадки вы как-то адаптируете спектакль?
Мы стараемся выбирать более-менее однотипные площадки. Есть определенный стандарт: небольшое количество людей, небольшая сцена. Попробуем в Центре имени Вс. Мейерхольда, хотя там площадка больше, чем мы привыкли. Посмотрим, что произойдет.
Жанр определен как «театральный триллер с ностальгической атмосферой…».
Это не я так назвал.
А тогда вы можете в двух словах сказать, какой жанр у него по-вашему?
Конечно можно подобрать какое угодно определение, но это ничего не даст. Если говорить всерьез, то в спектакле содержится рефлексия разных жанров: какие-то детали мы брали из комедий, что-то из триллеров. В итоге получилось преломление всех жанров и одновременно отстранение от них, выход в стилистическую пустоту. Это очень сложно вот так объяснять…
Мне очень понравилась ваша фраза о том, что вы делаете все, чтобы привлечь в театр продвинутого театрального зрителя. Это ирония, которая, в принципе, сквозит и в спектакле.
Мы пытаемся найти общий язык с людьми подготовленными, которые что-то знают о театре. Но мы стараемся это делать не через иронию, а, наоборот, через какую-то растерянность. Мне кажется, для режиссера самое продуктивное состояние зрителя – это когда зритель потерян, когда он не успел использовать все свои заготовленные реакции. У нас на все есть определенные типы реакций, мы все стараемся использовать то, что уже знаем. Мы делаем это, чтобы нивелировать смысл увиденного, чтобы защититься, чтобы это осталось в стороне и в нас не проникло. Так что всегда здорово, когда такая заготовленная реакция у зрителям не находится. Пока он ее ищет, в него что-то попадает, что-то с ним происходит.
Вы и автор текста, и режиссер. У вас не возникает каких-то внутренних противоречий?
Нет, наоборот, мне максимально комфортно существовать именно в этом качестве. Мне не приходится находить новый способ интерпретации текста, который до меня кто-то уже поставил на сцене или знает, как ставить и хочет объяснить мне. Все это происходит внутри меня, и для меня это гораздо продуктивнее, чем работать с чужими текстами.
А если ваши тексты другой режиссер захочет поставить, вы поделитесь материалом?
Такого не было никогда. Мне было бы интересно, что из этого может получиться; я не испытывал бы дискомфорта.
Артисты – они соучастники или исполнители?
Они всегда соучастники. Это тоже просто более продуктивный способ работы. В данном случае режиссер – это тот человек, который направляет все театральные процессы. Но максимально эффективно получается тогда, когда эти процессы происходят у всех.
Создается ощущение, что атмосфера окраинных городов 90-х в вашем спектакле перевешивает сюжет, довлеет над ним, выходит на первый план. Вы согласны с этим?
Мы старались так сделать. Там линейный сюжет, в нем нет ничего такого… сверхъестественного. Это простая история, и суть ее не в последовательности событий. Она и так есть, она и так попадет в тебя. Информационно ты в любом случае ее усвоишь: как анекдот или чей-то рассказ. Так что рассиживаться на объяснении сюжета было бы неинтересно. Вместо этого мы старались сделать так, чтобы на первом плане оказались какие-то другие вещи.
Но тогда визуальная составляющая получается сильнее, чем текст.
Ну, этого я не знаю. Кому как кажется… Я слышал такие отзывы: «Я вообще не понял, о чем. Смотрел за перемещениями предметов на площадке, а о чем история, не успел отследить». Кто-то, наоборот, говорит, что слушал только текст, следил за историей, и неважно, что происходило на площадке. Зрительское восприятие – очень разное.
У вас помимо режиссуры уже есть филологическое образование. Есть мнение, что режиссерское не должно быть первым. Человек должен приобрести какой-то жизненный опыт, набрать какой-то багаж знаний…
Естественно. Я после школы понимал, что какая-то вот такая должна быть профессия… Я знал, что не буду менеджером каким-нибудь или пилотом «Аэрофлота». Режиссура как профессия столько в себя включает разного, что тебе легче будет в ней что-то формулировать, если ты уже до этого прошел какие-то этапы своего развития… По крайней мере, это я за себя так отвечаю.
Вы преимущественно ставите камерные спектакли, а на большую форму выйти у вас нет планов, желания, задумок?
Ну, почему нет… Вот сейчас, я надеюсь, выйдет постановка на большой сцене по Булгакову. Дело в том, что основные спектакли, которые на меня произвели впечатление, как ни странно, были именно камерного формата. Поэтому, возможно, я в нем и сам более комфортно себя чувствую. Посмотрим. Я, действительно, до этого никогда на большой сцене ничего не ставил. Надо выпустить спектакль, и тогда я смогу что-то сказать.
