Евгений Бражник

Давайте вернемся в 1986 год, когда трое молодых людей: вы, Александр Титель, Валерий Левенталь – приняли смелое творческое решение ставить на сцене Свердловского оперного театра одну из самых загадочных опер французского композитора Жака Оффенбаха. Почему вы приняли такое революционное решение ставить оперу, которую до вас практически никто не ставил в СССР? Что в вас как в художнике осталось революционного?

Насчет революционного – это громко сказано. Просто не надо забывать, что 1986 год, даже, по-моему, 1985 – это еще Советский Союз, поэтому все регламентировано, все под колпаком, все с разрешения идеологического отдела обкома партии и т.д. Это сочинение не вписывалось в идеологию коммунизма никоим образом. Эта фантасмагорическая история Эрнста Теодора Гофмана, подхваченная замечательным и великим композитором Жаком Оффенбахом; она странная мистическая, поэтому ей не находилось места в обойме светского соцреализма. Но мы были молодые, дерзкие, нахальные, хотели удивлять и себя, и публику, открывать что-то новое. Нет, о том, что такое сочинение есть, естественно, мы все знали. С огромными трудами мы достали партитуру, клавир. Но сейчас все это издается, в интернет залез и скачал любую партитуру. Тогда это проблема была очень серьезная, но, тем не менее, мы достали ноты и решились на такое. Никто не знал, что из этого получится, мы не думали ни о каких лаврах. Мы просто очень хотели работать, мы работали самозабвенно, сутками, ночуя иногда в театре, придумывая этот спектакль. И, судя по отзывам прессы тех лет, спектакль получился.

Ваше сегодняшнее обращение к «Сказкам Гофмана» случайно или вы считаете, что почти через тридцать лет спектакль приобрел новое неповторимое значение? Что в связи с этим поменялось в концепции спектакля? Какой отпечаток время наложило на вашу сегодняшнюю постановку, на ваш взгляд?

Спектакль – это же не кинофильм. Даже давно идущий спектакль на сцене одного и того же театра не может быть одинаковым, потому что в спектакле участвуют живые люди, а мы все подвержены каким-то своим состояниям, настроениям. Не бывает двух одинаковых спектаклей, внешне, может быть, они и одинаковы, но на самом деле по наполнению, по динамике, по эмоциональному посылу, по энергетике все равно это разные спектакли. Поэтому, естественно, спектакль другой. Обратился к нему не я, это была идея Тителя (режиссер – прим. ред.). Все шутили, что это мушкетеры двадцать лет спустя. Три мушкетера, потому что Левенталь (художник-постановщик – прим. ред.) появился, он давно уже живет в Америке, его выписали срочно оттуда, теперь Саша мне позвонил: «Как ты смотришь на эту идею?» – С опаской, потому что прекрасно помню выражение Гераклита: «Нельзя войти дважды в одну реку». Это очень опасно, тем более, что тогда был успешный спектакль. И нам нельзя было опускаться ниже его уровня.
Конечно, были опасения, но после долгих размышлений, встреч, анализов, мы приняли решение, что будет другое художественное решение. Что касается музыкальной редакции, она тоже претерпела некоторые изменения, потому что, как известно, Оффенбах написал большое количество музыки к спектаклю «Сказки Гофмана». Скажем, три арии Джульетты, то есть варианты, он так и не дописал. Поэтому по сей день это сочинение имеет множество редакций. Каждый театр, каждые постановщики подбирают это на свой вкус, свои какие-то намерения, ощущения от этого материала. Кстати, есть такие истории театра, есть такие примеры, в частности недописанный «Борис Годунов» Мусоргского имеет множество редакций, и нечто подобное – здесь. Поэтому мы взяли, конечно, за основу ту редакцию, которая была уже нами опробирована, плюс мы добавили новый материал, который открылся здесь в эти годы. Но, естественно, все по-другому – мы стали другие, мы старше на двадцать пять лет, другой взгляд на мир, на все, на жизненный опыт, музыкантский опыт, естественно, на языке оригинала, на французском, который придал спектаклю флер. Все это, на мой взгляд, дало какой-то новый импульс, новую жизнь этому спектаклю.
Ругают, например, «Евгения Онегина» Чернякова в Большом театре. Все знают, каким должен быть «Евгений Онегин», все знают, как его поставить, а теперь представьте такую картину: вот всеобщим мировым голосованием выбрали лучшую постановку «Евгения Онегина» Петрова или Сидорова. Это лучший спектакль. Теперь представьте, во всех театрах мира идет вот этот образец «Евгения Онегина». Скучно, несмотря на то, что это лучший спектакль. Поэтому пусть идет десять тысяч разных «Онегиных», – разных. Так и здесь. «Сказки Гофмана» Оффенбаха имеют бесчисленное количество прочтений, потому что это одно из самых популярных произведений в Европе, а теперь уже и в России. Сейчас вот Мариинка поставила «Сказки Гофмана», в Геликоне идут «Сказки Гофмана», но это настолько разные спектакли! Я дирижирую в Геликоне, а сейчас вот в Станиславского. Это разные спектакли, и я иногда ловлю себя на мысли, что у меня какие-то идут раздвоения, потому что и музыка в спектаклях разная, а наполнение и состояние другое. В этом, собственно, сила классики: она неисчерпаема, она будет ставиться, ставиться, пока живо человечество все будет продолжаться.

Учитывая, что прошла четверть века с первой постановки оперы, как, на ваш взгляд, изменилось зрительское восприятие? И вообще, как изменился зритель за последние два десятилетия, и изменился ли он в лучшую сторону?

Зрителя воспитываем мы – деятели театра. От нас зависит, какой зритель. Зрителя не обмануть. Он имеет сейчас большой выбор, он имеет возможность мало того, что DVD купить и в тишине, дома, на шикарном домашнем кинотеатре, шикарной акустической системе послушать лучшие образцы, скажем, Гофмана. Зачем он пойдет на плохой спектакль? Или вплоть до того, что сейчас купить билеты и на субботу-воскресенье слетать в Вену на оперный спектакль. Есть огромный выбор, и зритель начинает выбирать, поэтому на хороших спектаклях, умных, профессиональных, таких настоящих образчиках художественного творчества есть зрители умные. Но как только начинает падать уровень театра, зритель быстро перемещается в ту же филармонию, где он слушает живую музыку, а его место занимают случайные люди, попавшие в театр по каким-то причинам, соответственно, дуга в зале не возникает, на сцене пусто, в зале пусто в прямом и в переносном смысле. Поэтому говорить о зрителе как о некой постоянной величине трудно. Зритель и сцена – неразделимые вещи. Обратите внимание, в Москве на умных драматических спектаклях интеллектуальная публика, а на фарсах сидит публика, которая ходит на концерты Петросяна, а потом заходит в театр. То есть все зависит от того, что мы их предъявляем.

Ожидали ли вы, что ваша работа будет так высоко оценена жюри конкурса «Золотая маска», или все случившееся стало для вас сюрпризом? И как вы сами оцениваете свою работу?

Нет, конечно. Я не знаю, может в мальчишеском возрасте, когда сажаешь дерево, сразу хочется съесть плоды. Сейчас же тот период возраста, когда сажаешь дерево и понимаешь, что делаешь что-то настоящее. Неслучайно говорят: построить дом, посадить дерево – это настоящие ценности, выписанные жизнью, опытом, поколениями. Но приятно, конечно, когда твоя работа оценена. Мне было приятно, когда после премьеры мне звонили, ко мне подходили – в общем, это и есть признание. Выдвижение на «Золотую маску» – это некий акт, не то, что формальный… но так положено. Ну, есть «Маска» – значит надо выдвигать кого-то, не тебя, так другого. А суть не в этом, главное работать с увлечением, с удовольствием. Непростая была работа на сей раз, очень непростая, много всяких преград, мелких, крупных. С трудом местами давалась эта работа, но, тем не менее, она позади. «Маска»... Ну, выдвинули значит выдвинули. В номинации очень много спектаклей, все они достойны. Конечно, приятно, что в числе какого-то определенного количества спектаклей – наш вроде как не самый последний.

Есть ли у вашего творческого союза желание продолжить совместную работу?

Творческий союз на то и творческий, что неофициальный. Это здорово, что мы не связаны какими-то обязательствами. Я сейчас чувствую себя прекрасно после большого периода в Екатеринбурге, где я четверть века проработал на официальной должности. А сейчас я, по сути дела, свободный художник, я могу ездить, я это и делаю: дирижирую симфоническими оркестрами в разных театрах, в разных странах... и свободен. И такие же у нас отношения у нас с Тителем: они остались дружескими, приятельскими, ни он мне ничего не должен, ни я ему ничего не должен. Поэтому говорить о том, будем или не будем, сложно – это время покажет. В Станиславском я дирижирую два спектакля: «Сказка о царе Салтане» и «Сказки Гофмана». Получится продолжать вместе работать – хорошо, не получится – там есть своя команда, в том числе и дирижеров.

автор: Майя Мурзабекова