"Иванов", Театр Наций, Москва
В этом году вы впервые в номинации лучшая мужская роль второго плана. Да и вообще вы редко исполняете в театре не главную роль. В этом смысле «Иванов» Тимофея Кулябина был для вас необычным опытом?
Эта номинация появилась совсем недавно, она достаточно молодая. Что касается ролей, в Театре Наций в «Калигуле» я тоже играл роль второго плана. Это в МТЮЗе главные, а в других театрах по-разному. Хотя, я не считаю, что в «Иванове» у меня второстепенная роль. Например, Лиза за роль Саши и Чулпан за роль Сарры выдвинуты в номинации «женская роль», а я за роль Лебедева в номинации «роль второго плана». Понятно, что надо было нас как-то развести. Но в любом случае мне очень приятно, что эта роль отмечена и выделена.
В 1993 году вы играли Боркина в спектакле Генриетты Яновской «Иванов и другие». Эта работа как-то вспоминалась во время репетиций в Театре Наций? И вообще, ощущали ли вы что-то особенное, оказавшись через много лет в той же пьесе, но уже другим персонажем?
На самом деле в 1993 году это был мой дебют на профессиональной сцене и соответственно в ТЮЗе. Это был срочный ввод, я не проходил весь этап репетиций, хотя присутствовал при выпуске. Мало того, что я начал с этой роли, так я потом еще почти двадцать лет играл в этом спектакле. Поэтому естественно, что он у меня сидит в подсознании достаточно крепко. Когда мы репетировали, я что-то подсказывал даже, доставал какие-то реплики из этого спектакля. В частности что-то советовал Саше Новину, который играл Боркина. «Иванов» Кулябина – совершенно другой спектакль, но опыт и разбор Яновской очень помогали мне в работе с Тимофеем.
Что принципиально отличает театр Кулябина от других режиссеров, с которыми Вы работали?
Когда Тимофей начал репетировать, у нас была задача уйти от театральности, максимально приблизить эту историю к зрителю, найти очень подробное и кинематографичное существование. Я режиссеру сразу сказал, что такое существование требует хорошей технической оснащенности, например, микрофонного звучания, потому что большая сцена нуждается в особой подаче. Кстати, у Константина Богомолова в спектакле «Мужья и жены», где я тоже играю, такой вопрос вообще не стоит, потому что он пользуется микрофонами. Тогда возможности совершенно другие. Если бы мы в «Иванове» взяли микрофон, то все было бы немножко иначе.
Мы пытались сохранить естественное существование через быт, через декорации. Собственно, этим я занимаюсь и в МТЮЗе, потому что в малой форме, малом пространстве похожее существование. В двух метрах от зрителя не предполагается особой театральности. И с Тимофеем, и с партнерами мне было очень интересно. С Женей Мироновым мы уже работали, а с Лизой Боярской это был первый опыт, и она мне очень помогала в работе как партнер. У нас получилась команда людей из разных театров, от разных режиссеров: додинская актриса Боярская, я, актер от Гинкаса, Чулпан из «Современника»… Такой сплав всегда высекает какую-то новую искру. Я надеюсь.
Лебедев интересно вписывается в череду ваших героев. В нем можно искать параллели с тем же Джорджем, вашей прошлой номинацией (спектакль Камы Гинкаса «Кто боится Вирджинии Вулф?»). Есть ли в этом персонаже для вас что-то важное, принципиально отличающее его от других?
Этот персонаж, наверное, подальше будет от меня. Его способ существования, его способ жить очень отличается от моего. Он заключается в алкоголизме и уходе от реальности, поиске выхода в пьянстве. Я человек мало пьющий, поэтому роль Лебедева была ролью на преодоление. Если в остальных работах я, так или иначе, существую в предлагаемых обстоятельствах, в их преломлении и принятии, то здесь нужно было найти какой-то характер, краски, не свойственные мне. Я старался сплавить себя с этим персонажем.
Спектакль полностью перенесен в современность, актуализирован. Что, на ваш взгляд, в пьесе остается неизменным? Какова основная мысль, которая связывает чеховский текст с сегодняшним днем?
Я думаю, что всякое перенесение в современность нужно для того, чтобы люди смотрели спектакль про себя. Чтобы это был не спектакль из прошлой жизни, из серебряного века, а чтобы это был спектакль, приближенный к сегодняшнему зрителю. Кризис среднего возраста, вопрос «для чего я живу?» – актуальны всегда.
Зачем Лебедев живет?
Лебедев, конечно, прячется от жизни. Для него этот кризис уже прошел, и он его разрешил вот таким способом. Но я также думаю, что он живет ради дочки, смысл его жизни – это Саша. Она единственная, кто его как-то радует, кто его любит. Ради этого, наверное, и стоит жить: ради любви какой-то. Он не до конца еще ушел от реальности, потому что есть для него Саша – спасательный круг, за который он держится. Но ведь финал такой, что и не знаешь, как будет дальше. Как Саша и Лебедев переживут смерть Иванова? Персонаж Иванова, разбираясь в себе, рушит чужие жизни.
Как меняется ваш способ существования на большой сцене и в камерном пространстве, и какое пространство вам сейчас ближе?
Дело в том, что последние лет десять, если не больше, я работал в основном в малых пространствах, и понимал, что мне требуется большая сцена. Это как с жанром. Если ты все время играешь трагедию, то тебя тянет к комедии, если ты все время играешь в малых пространствах, то тебя тянет на большую сцену. Это другая энергетика, другой посыл и немного другая зрительская отдача. Когда тебя смотрят пятьдесят человек и когда тебя смотрят пятьсот или тысяча человек, обмены энергиями происходит по-разному. Во втором случае, естественно, вкладываешься энергетически больше. Надо немножко подавать, в рамках разумного. Хотя, способ существования и в кулябинском, и в богомоловском спектаклях должны быть максимально естественными, не театральным.
В Театре Наций пятьсот мест, но мы ездили в Минск, где была тысяча двести мест или даже полторы. Летом мы едем в Америку, а там две с половиной! Естественно, когда две с половиной тысячи людей сидит, существование должно быть максимально энергичным. Я не очень себе представляю, как это будет, это же не концерт… Но, если не видно глаз актера, только голос, пластика могут помочь. А так, по большому счету, нет разницы.
То, как решает Тимофей Кулябин пространство и действие спектакля, очень напоминает современные сериалы. У вас есть опыт игры в этом жанре. Возникали ли во время репетиций какие-то ассоциации, похожие мизансцены?
Ассоциации у меня возникли, да, когда мы увидели все это вместе и в декорациях. Я понял, что жанр спектакля – это российский сериал. В общем-то, и пьеса дает повод для этого. Сюжетная канва «Иванова» полностью соответствует этому жанру. Потому что мелодраматическая линия (жена, любовница и так далее) заложена Чеховым вместе со всеми важных мыслями и идеями.
Но при том, что тут есть много общего, я не могу сказать, что мой опыт работы в сериалах как-то пересекался с моим работы с Тимофеем. Все-таки театр и кино предполагают разные способы существования. К сожалению, в сериалах такие тексты и такие персонажи, которые не могут сравниться с Чеховым, поэтому сам Антон Павлович в этом смысле выручает.
Вы работаете с разными интересными режиссерами. Что вы чувствуете, когда возвращаетесь на репетиции в родной театр?
Во время работы в других коллективах, с другими режиссерами каждый раз надо себя преодолевать… Это как вступать в холодную воду. Сейчас, возвращаясь в МТЮЗ, я уже возвращаюсь как к чему-то знакомому и родному. Немножко похоже на то, как сходил налево и вернулся к жене, в семью, – так вот, я примерно себя ощущаю. Наверное.
